Я про себя придумал целый мультфильм. Набросаю как-нибудь основные сцены на бумаге.
Там всякие мои трогательные и глупые по фантазии. Например, как Януш Корчак остался со своими воспитанниками, зная, что это конец. Со слов очевидца событий ясно, что он не был похож на человека, который боится смерти. Мне кажется, он шел, высоко подняв голову, может, даже неестественно высоко. Может, слезы катились из его глаз, а он хотел, чтобы их никто не увидел, а еще его распирал пафос и гордость, и отчаянье, и еще что-нибудь. А за ним шли дети. И потом, в газовой камере, его лицо бы покраснело. Не от давления или жара, а от ярости и трагизма. И все вокруг тоже стало бы красным.
А потом война закончилась, и люди жили хорошо (ну нам так сейчас кажется, что в 60-ые, 70-ые в СССР все были добрые (ни слова о ГУЛАГах, пожалуйста), во всяком случае, так убеждают меня родители; и вообще, мне нравится, что советская эпоха романтизируется, потому что она уже далека от нас). В общем, Гагарин полетел в космос, и один человек тоже хотел полететь, но ему оставалось только стоять где-нибудь в поле ночью (чем дальше от города, чем ярче звезды) и смотреть в высь. А этого человека кто-нибудь любил, какой-нибудь несчастный человек, он бы сказал, что космос - это одна чудовищная пустота (так оно и есть), но, если она хочет, то они туда полетят. В общем, такая романтика.
Затем я придумал историю про марш. Все идут в строю, и только один дурачок не поспевает. Я всегда был таким дурачком. Я рано научился читать, у меня хорошая память, но я как-то все время умудрялся лошиться. И этот дурачок все хочет встать с ними, идти в ногу, но не получается. И тогда он становится злым-презлым, и вот я думаю, что бы дальше придумать, потому что кончать на этом не хочется.
Там всякие мои трогательные и глупые по фантазии. Например, как Януш Корчак остался со своими воспитанниками, зная, что это конец. Со слов очевидца событий ясно, что он не был похож на человека, который боится смерти. Мне кажется, он шел, высоко подняв голову, может, даже неестественно высоко. Может, слезы катились из его глаз, а он хотел, чтобы их никто не увидел, а еще его распирал пафос и гордость, и отчаянье, и еще что-нибудь. А за ним шли дети. И потом, в газовой камере, его лицо бы покраснело. Не от давления или жара, а от ярости и трагизма. И все вокруг тоже стало бы красным.
А потом война закончилась, и люди жили хорошо (ну нам так сейчас кажется, что в 60-ые, 70-ые в СССР все были добрые (ни слова о ГУЛАГах, пожалуйста), во всяком случае, так убеждают меня родители; и вообще, мне нравится, что советская эпоха романтизируется, потому что она уже далека от нас). В общем, Гагарин полетел в космос, и один человек тоже хотел полететь, но ему оставалось только стоять где-нибудь в поле ночью (чем дальше от города, чем ярче звезды) и смотреть в высь. А этого человека кто-нибудь любил, какой-нибудь несчастный человек, он бы сказал, что космос - это одна чудовищная пустота (так оно и есть), но, если она хочет, то они туда полетят. В общем, такая романтика.
Затем я придумал историю про марш. Все идут в строю, и только один дурачок не поспевает. Я всегда был таким дурачком. Я рано научился читать, у меня хорошая память, но я как-то все время умудрялся лошиться. И этот дурачок все хочет встать с ними, идти в ногу, но не получается. И тогда он становится злым-презлым, и вот я думаю, что бы дальше придумать, потому что кончать на этом не хочется.